Когда умрут навсегда…

Сережке, моему брату

Когда умрут навсегда

Вера, строка и звук,

Смерть вернется туда,

Где крылья древнее рук...(с) Матасова А.

И за спиной распахнулись – два: больших, с головы до ног: черное, белое. –Боги, боги, руки людям – к чему? –Обнимать... –А крылья? Крылья, о которых они забывают так часто, которых боятся – у других, которые стремятся – сломать? –Летать... – шелестом. – Да тебе и не нужен – ответ... сама – знаешь... –Боги, боги, за что? – но прикрывают спину, просятся в небо, говорят с ветром – крылья: белое, черное. Птичьи? – Человеческие. Не перья, не кожа – но есть. Есть. И будут, покуда сам – не откажешься. –Боги, боги... Крылья – древнее: окунись в незапамятную память, вглубь себя загляни, и повеет ветром – чистым-чистым, ни гари в нем, ни окалины, грусть только, грусть – по тому, что крылья, крылья, – руками заменяются! Навсегда...

...и станут деревья – иглами. И разучатся люди смотреть в небо. И сотворят себе дома из камня и дерева мертвого, и о крыльях забудут. И летать разучатся. И лишь иногда среди них будут рождаться Крылатые – те, кто помнят. Не памятью, но плечами, всей кожею тел и душ своих – о том, что умели летать...

Она шла по городу. Темнота каплями стекала с карнизов и крыш, гулко разбивалась под ногами на лохматые брызги. Шла – и привычно оглядывалась, боясь шагов за спиной. Страх стал обыкновенным, въелся глубоко-глубоко, пропитал насквозь... страх, ставший образом жизни. И еще – боль. Идти было больно. Словно босиком – по ножам. Каж-дый-день, каж-дый-шаг... – наказание ли, награда? «Нельзя выжить совсем без кожи – слишком болезненно каждое, даже самое легкое, дуновение...» Нельзя. Выжить. Боль-но!

...выцарапываясь из ниоткуда. Возвращаясь туда, где не была ни разу. И ища, ища – в голосах, в лицах, в случайных прикосновениях – крылатых. Своих. Заглядывая в глаза. Ошибаясь и обжигаясь. Потому что – крылья! –Боги, боги, я не смогу без них...

Да, за спиной. Навсегда. Береги, береги – если сумеешь, об утрате память куда горше, чем просто незнание, береги: черное, белое: разные! Половинками душ, бисеринами ненавидящих и восхищенных взглядов – будет на них: пыль. Но помни, всегда помни: крылата. Иди! Иди... память не вовремя не просыпается, всегда – только в свой срок. Крылья – древнее рук. Помни. Помни же, слышишь…

Мир разломился на «до» и «после», небо покрылось золой и пеплом. Боже мой, боже, за что ж ты – бросил? Стала ненужною жизнь, нелепой... Боже мой, боже, какие крылья? Разве нужны? Только груз и тяжесть... Пепел и лед... пустота... пустыня... Боже мой, боже, так что ж ты скажешь? Черные дали. Ни сил, ни воли. Холодно, холодно – рвутся нити. Брато мой, брато, прости, – так. больно... только вот: стон: потеряла – крылья...

Пусто и холодно. Дома пусто и холодно, как всегда. Мерзнут плечи: теперь ничто не прячет их от сквозняков. Мерзнут руки: не обнять даже себя. Мерзнут губы, не в силах сказать ни слова.

...и ледяные иголочки колются изнутри.

Воздух – теплый, ласковый, мягкий! Зовет – небо. Манит облачным пухом, касается ветерком, зовет, зовет: заждалось! Крылья древнее рук... Здесь, сейчас – крылья! Та забытая древность, и погремушки слов рассыпаются от ненадобности, остаются на земле, там, там – не нужны! Перекатываются неуклюжими деревяшечками, постукивают: слышишь, слышишь, я могу говорить с тобой – так! Без слов! Со всем, что живое и неживое, с землею, со смертью, как ее назовут потом, когда станут бескрылыми, с небом, с людьми: слышишь! Я могу говорить с тобой – так! И нет расстояний, и нет ничего – в промежутке, между, нет даже «сквозь», потому что ничто не делит, есть только: вместе!

Я могу говорить с тобой – так!

...слышишь?..

Черный холодный мрак растекался внутри. И горчило все. И все приносило боль, от которой не было никакого спасенья.... словно сосуды рвались сами по себе, и кровь уходила: мимо, мимо, и не переносила тепло, и только мозг работал странно-отчетливо, отсчитывая мгновенья и радуясь тому, что они уже позади... А небо все еще звало, небо не могло не звать: ты можешь забыть, что у тебя были крылья, но оно будет помнить... помнить и звать. Потому что и ему нельзя – без крылатых: не с кем говорить. Слишком одиноко без тех, кто когда-то умел летать, а потом предпочел разучиться... и только Помнящие – ему отрадой. Роднею. Крылатые – ближе к небу. И небо – ближе к ним, потому что живет – не снаружи: в душах. Небо не может без них. И они, пока живы, не могут без неба...