Зачем?...
Вздрогнешь – и горы с плеч,
И душа – горе.
Дай мне о горе спеть:
О моей горе!
Черной ни днесь, ни впредь
Не заткну дыры.
Дай мне о горе спеть
Наверху горы…*
Тонкая белая… нет, не бумага. В нашем языке и слова-то для обозначения не осталось. Неровная фиолетовая вязь строк на листе…
Ее письма, которые он никогда не прочитает. Она сегодня просматривала их все, и гладкие странички оживали под пальцами – его глаза. Его голос. Слова, которые он ей говорил. Кривящиеся в усмешке губы… Один из листочков выпал из рук и, бессильным крылом скользнув в воздухе, лег на дощечки пола. В остановившемся взгляде мелькнула боль. «Прощай… Пусть даже я все еще люблю тебя… прощай, любимый мой…»
Тихо зашуршал тяжелый шелк платья, и роскошный черно-белый кот той самой благородной окраски (черный «фрак», белая «рубашка» и носочки на всех лапах, белый идеально симметричный треугольничек на черной мордочке, превращающийся в тонкую ниточку на лбу, – и огромные желтовато-зеленые глаза…), чуть лениво прищурившись, шевельнулся на коленях. Тонкие пальцы скомкали гладкую ткань. Пламя свечей вздрогнуло и пригнулось. «Ты пришел? Зачем? Какой смысл бередить мои раны? Я же все равно тебе не нужна…» Кот насторожил уши и, пытаясь заглянуть ей в глаза, тихо спросил: «М?» Все так же глядя в пространство, она легонько погладила его шерсть, и кот сделал вид, что успокоился. «Зачем ты пришел?» Тонкий запах коснулся ее лица, и она резким движением прижала к губам ладонь: «Нет… не надо… не смей…» Чьи-то пальцы легко скользнули по коже, запутались в длинных прядях волос… «Ты мучаешь меня… зачем?» «Аэ-лин…» – тихим вздохом прокатилось по комнате. «Аэ-лин…» «Не надо…» Она съежилась в кресле с высокой спинкой, словно пытаясь скрыться от голоса, прикосновений… от собственной памяти… и своей боли. «Нет…» Кот на коленях тихо заворчал… «Аэ-лин…»
Та гора была – миры!
Боги мстят своим подобиям.
Горе началось с горы.
Та гора на мне – надгробием.
Высокие башни замка кое-где мерцали огнями. Он был построен очень давно, но серый камень не поддавался времени, стены казались сложенными только вчера. И весь он был каким-то до странности легким… Его хозяйка, молоденькая девушка, пользовалась в округе странной славой – нельзя сказать, чтобы ее не любили или боялись, но что-то удерживало людей на почтительном расстоянии, и мягкий взгляд ее глаз почти всегда был грустен. Одни поговаривали, что она знается со странной силой, не разберешь, белой ли, черной, другие в ответ им качали головой и утверждали, что она когда-то потеряла любимого, после чего поклялась быть одна, третьи… Да мало ли сплетен и слухов? Никто достоверно ничего не знал… В замке было мало прислуги и совсем никого из родственников. Никто даже не мог сказать, была ли у нее родня… К ней не приезжали гости, и сама она никогда не отлучалась из замка надолго, словно все ждала чего-то и боялась пропустить…
Реки держаться, как руки,
Когда любимый рядом…
…Смерть с левой, с правой стороны –
Ты. Правый бок как мертвый.
Разительного света сноп.
Смех, как грошовый бубен.
«Нам с Вами нужно бы…» (Озноб)
…«Мы мужественны будем?»
«А-э-лин…» «Нет! Ты помнишь, как все начиналось, помнишь? «Я и половины тебе не сказал… Ты – тот человек, из-за которого я поселился в этих краях…» Помнишь?» Глаза вспыхнули то ли яростью, то ли болью – и вновь стали прежними… Она спрятала в ладонях лицо. «Ну зачем я тебе? Зачем? Ведь мы же не врозь и не вместе… Зачем нам мучить друг друга? Разве мало было боли в наших с тобой жизнях, чтобы приносить ее друг другу снова и снова? Зачем продлевать агонию того, у чего нет будущего? Смотри – любовь бьется на моих ладонях подранком. Мне ее не сберечь…» Все как-то разом затихло, и на запрокинутом лице сверкнула слезинка, оставив узкую дорожку влаги… «Ты ведь все помнишь, правда?» Ее черты исказились, и голос сорвался на прерывистый шепот. «Зачем? Зачем я тебе? Родной мой, зачем?» Слова срывались с губ и таяли в полумраке комнаты, оставаясь без ответа…
Гора горевала (а горы глиной
Горькой горюют в часы разлук)
Гора горевала о голубиной
Нежности наших безвестных утр…
Гора горевала о нашей дружбе:
Губ непреложнейшее родство!
Гора говорила, что коемужды
Сбудется – по слезам его…
Она попыталась встать, но комната поплыла перед глазами, и она тяжело наклонилась на спинку кресла. Тишина молчала, словно притаившись… Она медленно вышла из стен замка и оказалась на крепостной стене. Ветер, бросив в лицо горсть последних летних запахов, подхватил длинные волосы и разметал пряди, звезды колючими крапинками света мерцали в темноте, и где-то далеко кричал коростель…
Персефоны зерно гранатовое,
Как забыть тебя в стужах зим…
Помню губы, двойною раковиной
Приоткрывшиеся моим…
Она долго стояла на этом ветру, и мысли метались, листая странички памяти…
Первая встреча, и шальное долгожданное счастье…
Ток. (Точно мне душою – на руку
Лег! – На руку рукою.) Ток
Бьет, проводами лихорадочными
Рвет, – на душу рукою лег!
И то прощание, что стало последним, но они об этом еще не знали… как она стояла, обняв за шею его нетерпеливого коня, и длинная грива скрывала от него ее слезы…
– Здесь? – Детский, божеский
Жест. – Ну-с? – Впилась.
– Е-ще немножечко:
В последний раз!
И письма, и долгие разговоры в ночной тишине…
Пойми! Сжились!
Сбылись! На груди баюкал!
И странное ощущение, что все вдруг стало не так, и
…Голос лгал.
Сердце упало: что с ним?
Мозг: сигнал!
Небо дурных предвестий
Ржавь и жесть…
…Так государыням руку,
Мертвым – так…
Она не сразу поняла, что по лицу катятся слезы…
«Вот и все… теперь уже – все… Боже, как не хочется в это верить! Ну скажи же, скажи, что это неправда… скажи…» Но снова и снова тяжелым камнем на плечи и белой солью на кровь ее ран его отрывистые слова… «Любимая уже есть…» «Тогда – все…»
Есть – да нету нам!
Мачеха – не мать!
Дальше некуда.
Здесь околевать.
Боже, как больно рвать по живому… но по-другому – нельзя… нельзя… она все делает правильно, так будет лучше для них обоих, что бы он ни говорил сейчас – потом, он все поймет потом… может быть… «Только не суди меня, слышишь, не суди слишком скоро…» Но, боже, как же больно…
…Целую жизнь тебе сшила в ночь
Набело, без наметки.
Так не кори же меня, что вкривь.
Пригород: швам разрыв.
– Что мы делаем? – Расстаемся…
Белые пальцы сжимали прохладу серого камня… Ветер смахивал с лица соленое серебро слез… Надрывно кричал коростель, словно выдергивал ржавые гвозди из еще крепкой старинной древесины…
Прости меня! Не хотела!
Вопль вспоротого нутра…
Да только былого и впрямь не воротишь… «Что тебе моя душа забавного взрослого ребенка, которому никогда не повзрослеть, потому что ребенком он никогда не был? Что тебе мой мир, укрытый от глаз тревожным заклятьем сторожкого леса? Что тебе многоликость слов и разноцветные камешки вместо сокровищ? А мне – петь… Петь сквозь боль мою, стон душа еще в горле… Петь… О радости, тобою подаренной, и о боли этой… о мечте и вере, горечи и несчастье, небе и травах – петь… метаться ночами бессонными в холоде тишины вязкой, губами разбитыми улыбаться днем – и петь… Из последних сил – петь, в памяти тая от себя даже – несбывшееся… петь…»
Мне ж – призвание как плеть…
…Ее не стало по сущей глупости – шальная стрела из-за деревьев соседнего леса во время конной прогулки. Она упала навзничь – так, как падала всегда, и земля прикрыла беззащитную спину… Только древко стрелы переломилось внутри, причинив еще большую боль. Ветерок качнул высокую траву, и сиреневый колокольчик мягко коснулся лица чуть бархатным венчиком… с побелевших непослушных губ сорвалось: «За что?..», но мутнеющий взгляд уже не видел ни неба, ни солнца. Пронзительная, сторожкая тишина… И красавец-конь на коленях у мертвого тела.
…прощай, любимый мой. Прощай, любимый…
* Все стихотворные цитаты – из М.Цветаевой